О печальном будущем российской глубинки
От редакции.
Уже более двадцати лет умирает деревня. Покосились избушки, продолжают покрываться многолетней пылью непокрашенные низенькие заборы, бродит одинокая скотина — мало сегодня хозяйств, где разводится скот. А население спивается и тратит часы в безделье; молодёжь перманентно мигрирует в большие города, районные центры…
А так ли всё безоблачно в провинциальных центрах? Поди, не всех вместила нерезиновая Москва или культурный Санкт-Петербург? Автор статьи пишет не о городах-гигантах, которых за «бугром» называют заморским словом «сити». Все мы прекрасно понимаем, что Москва — не Россия. Именно поэтому, наверное, каждый год численность населения столицы увеличивается, а метро уже не способно принимать новых пассажиров. Люди хотят уехать, выбраться из того, что сегодня называется Россией.
Об этом мало пишут и много говорят: нет перспектив роста, умирают города, умирает Россия за пределами Садового кольца…
А Вы узнаёте в красочных описаниях автора свою малую родину?
Таких городов, как наш, наверное, тысячи по всей России. Они типичны и во многом очень похожи друг на друга, с общими радостями и бедами, с общим укладом, с общими настроениями и привычками жителей. Провинциальные города. Кто только не писал о провинции! Кто только не рассматривал со всех сторон медленный, тягучий, как под наркозом, быт провинциального городка, то восхищаясь им, то ужасаясь вечной и безысходной неизменчивости и стабильности.
Стабильность сейчас вообще популярное слово, хотя в случае нашего города и многих, пободных ему, больше подходит слово «упадок». Стабильный упадок, вот так будет правильнее. Что общего у нашего города с остальными провинциальными городами?
Многое. Он построен во времена СССР, переселенцами и энтузиастами, массово отправлявшимися в глухую тайгу, чтобы сражаться с буреломом, комарами, ледяными зимами, тяжелейшими бытовыми условиями, сражаться, преодолевать и побеждать. Кстати, заметили отличие? Раньше стремились сражаться, преодолевать и побеждать, а сейчас изо всех сил цепляемся побелевшими от напряжения пальцами за стабильность, пытаемся сохранить спокойствие и равновесие, как трюкач, балансирующий на канате, висящем над пропастью. Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз. Так вот, тысячи приезжали сюда, на Дальний Восток, реально и серьезно за тем, чтобы строить Новую Жизнь. Именно так, с большой буквы. Можете сколько угодно рассказывать мне о «кровавом тоталитарном режиме», который гнал людей из-под палки, — пожалуйста. Я даже спорить не стану, устал уже. Это как в той истории про людей, которые всю жизнь прожили в пещере, ну как рассказать им про солнце? Не поверят. Так и в этом случае: тот, кто всю свою сознательную жизнь заботится только о своем желудке, о своем личном благе, лишь цинично ухмыльнется в ответ на все мои рассказы о высоких порывах. Вот и не будем об этом, пока, по крайней мере.
Новую Жизнь, которую строило то поколение по-настоящему одухотворенных людей, можно было зримо увидеть собственными глазами и потрогать руками: это были новые города, заводы, фабрики, школы, детские сады, дома культуры, санатории, больницы и многое другое. Просто представьте: там, где еще недавно стоял вековой лес и лежали ленивые, прожорливые болота, теперь жили люди, гордые сознанием того, что сами обустроили свой дом для себя и своих близких. Так появился и наш город. Начавшись с крошечной станции, понемногу, за несколько десятилетий, он вырос, окреп, задымил трубами предприятий и ТЭЦ, полный сил и энергии, вытянулся вдоль берега реки. Сейчас, рассматривая старые фотографии, годов 50-х-70-х, складывается ощущение, что тогда над городом всегда светило солнце. Понятно, что быть такого не может, и все это сентиментальные фантазии, но впечатление такое есть.
Раньше в Кимовске были шахты. Теперь его постигнет судьба тысяч российских городов, промышленность которых была уничтожена.
Причина, я думаю, в том, что на фотографиях чувствуется, что город живет. Сотни людей идут по улицам, на работу, с работы, просто гуляют, ездят автобусы и машины (причем, произведенные в Советском Союзе, а не японские, как сейчас), на многочисленных площадках играют дети, сидя в ярких песочницах под разноцветными деревянными грибками. Дети, а не подвыпившие мужики или подростки, как это стало потом. На стадионе играют в футбол, а трибуны забиты до отказа воодушевленными, веселящимися людьми. Вот и гол, и сотни мужчин радостно вскидывают вверх руки, подбрасывают кепки и шапки, обнимают сыновей и дочерей, поднимая карапузов повыше, чтобы те могли получше разглядеть героя, закатившего мяч в ворота соперника. Кстати, на поле – не профессиональные миллионеры, а рабочие одного из заводов города, которых множество. Во дворе одного стройными рядами выстроились новенькие, красные, как флаг страны, комбайны, готовые отправиться во все концы огромной Родины, чтобы помочь собирать урожай. На другом не прекращается работа по производству трансформаторов для промышленности, на третьем трудятся женщины, обеспечивая комбикормом соседний колхоз… А еще есть фабрики, шьющие летнюю и зимнюю одежду, теплую и удобную, что особенно важно в разгар беспощадной дальневосточной зимы. Молокозавод, кондитерская фабрика, мебельная фабрика… Безработица? Да что вы, это странное какое-то слово, незнакомое нам, людям с фотографий, за безработицей это вам надо к буржуям заморским обращаться, там этого «добра» навалом.
Детям и подросткам тоже некогда скучать, какое там! Ведь нужно столько сделать и везде успеть! Сколько вокруг кружков и спортивных секций, игровых площадок и библиотек, а ведь еще есть Дом пионеров, музеи, пионерские лагеря. И главное, для родителей не накладно – все же бесплатно. Вообще, чувство одиночества и уныния, мне кажется, было редким гостем в душах людей того времени. Люди тянулись друг к другу не по разнарядке сверху и не создавая замкнутые на самих себя субкультуры. Всем просто хотелось общаться с себе подобными. Ну, для объективности признаем, что не всем, а большинству. Небольшой процент уже копил в себе желчь, которая выплеснется позже, во время Перестройки и позже, но об этом проценте сейчас не хочется говорить. Они сами о себе говорят с упоением и придыханием вот уже двадцать лет. Да и не о них вообще речь. Просто вспоминаю, что двери квартир не закрывались на засовы и замки, а жители домов во дворе прекрасно знали друг друга, ходили в гости, угощали выпечкой и соленьями-вареньями, собирались на улице сыграть партию в домино, посплетничать, выносили целыми семьями тяжелые, пыльные ковры, чтобы потом весело выбивать из них дурь, развесив на веревках. Мой дед вырезал поделки из дерева и раздаривал окрестным пацанам и соседям, а бабушка накрывала стол для солдат из части, где служил дед. Мама постоянно сидела на лавочке во дворе, разговаривая с женщинами со всего дома. Когда я был маленьким, я знал всех в своем дворе, а сейчас даже жителей собственного подъезда словно вижу в первый раз.
Столица республики Тувы — Кызыл
От тех, старых, советских фотографий веет жизнью. Чувствуется, что город живет, и люди в нем живут, а не существуют, бездумно переползая изо дня в день. Жила страна, жили города, жили люди, как молодое и сильное дерево, тянущееся вверх, к солнцу… А потом что-то произошло. Со всеми нами, в той же последовательности, что в предыдущем предложении: произошло со страной, городом, людьми. Что именно произошло – это тоже тема отдельного разговора, но, если продолжать аналогию с деревом, то однажды к нему пришел кряжистый, недалекий и не совсем трезвый лесоруб. Покряхтел, поплевал на руки и рубанул дерево под корень, содрал кору и ушел, оставив остальное гнить на земле. И все действительно начало умирать.
Когда кучка жадных и подлых пришла к власти, прежние ценности мгновенно отправились на свалку, началась погоня за добычей, за прибылью. Первыми зашатались заводы и фабрики города, которые вдруг оказались не нужны новой власти. Новые начальники пораскинули тем, что было у них вместо мозга, и решили, что выгоднее производство остановить, станки попилить и продать на металлолом. Ощущение рабочих были сравнимы с чувствами солдат, засыпанных в блиндаже и контуженных при бомбежке. Еще вчера они были уважаемыми и нужными людьми, а сегодня уже оказались на улице, бессильно смотря на заколоченную проходную своего завода. Никто даже не успел понять, как все это произошло. Ничего не скажешь, грамотно сработали новые хозяева жизни. Ну а потом посыпалось все: стали закрываться детские сады, принадлежавшие заводам, кружки и секции пошли под нож в целях экономии, на улицах появилось невиданное диво – бездомные и беспризорные, очень скоро всех перестали удивлять грабежи, убийства, запои… Водка и пиво вообще стали в то время суррогатным заменителем убитых, растоптанных и оплеванных «тоталитарных идей».
Как бы ни визжали либералы и «демократы» всех мастей, но человеку нужен смысл жизни, необходим как воздух на глубине. Иначе голова разорвется, руки опустятся, а ноги сами понесут в ближайший ларек – благо, что их открылось в то время предостаточно. Вот и стали заливать образовавшуюся внутри пустоту, а самым прибыльным бизнесом девяностых годов, пожалуй, стал похоронный. Памятники с красной звездой стремительно стали тесниться православными крестами, под которыми находили покой с каждым годом все больше людей. Кто не лег в могилу, отправились в поисках лучшей жизни, куда глаза глядят. В итоге, из более чем восьмидесяти тысяч жителей города осталось едва ли семьдесят, причем, продолжают уезжать и уезжать. А села, так те вообще обезлюдели.
Разруха республики Алтай
Нечто подобное происходило во всей стране, но это то, чему сам я был свидетелем, да и многие из вас, читатели, я уверен, помнят это время. Помните, как потянулись вереницы челночников с огромными полосатыми баулами, торговавшие на рынке всем, чем только можно, лишь бы прокормить себя и семью? Помните, как мучительно думали, как не проиграть в лохотроне под названием «ваучерная приватизация», и все равно проигрывали? Помните, как город делили «общаковцы» и «спортсмены», и чуть ли не каждый день на улице находили убитых и покалеченных молодых людей? Помните, как на месте детских садов, заводов и фабрик стали расти торговые центры, кабаки и рестораны, где каждый мог оставить несколько лет своей жизни? А помните, как стали привозить гробы из Чечни, проституток и торговцев наркотиками на улицах? Как милиционер превратился в мента, ведущего себя как оккупант на вражеской территории, с таким же садистским удовольствием унижающий каждого, кто попадает ему в руки? А еще вспомните, как власть и самозванная интеллигенция плевала нам в лицо, публично вытирая ноги обо все, что нам дорого? Вспомните, как на заводе обвалилась крыша из-за разрухи и бесхозяйственности, похоронив под своими обломками двенадцать рабочих, каким-то чудом еще работавших в цеху. Жена одного из погибших, уже пожилого человека, всю жизнь проработавшего на заводе, была сотрудницей моей мамы, и я до сих пор помню, каким шоком для всех стала эта катастрофа.
Каждый житель города может рассказать, как женщины продавали украшения барыгам на рынке, чтобы собрать детей в школу, как жили месяцами обещаниями зарплаты, у всех накопилось множество рассказов, многие помнят и все понимают, хотя и сами боятся признаться себе в этом. Те же самые люди считают, что после перемены мест слагаемых в Кремле жить стало лучше, а все мы стали «более лучше одеваться». Так-то оно так, только вот в китайскую одежду, ездим на японских машинах, живем по уши в кредитах, работаем на странных, виртуальных должностях или в «органах», а еще мечтаем уехать из города как можно дальше и навсегда. Многие так и делают: ежегодно область покидают не менее пятисот человек. Пятисот, полтысячи человек ежегодно только уезжают! Это не считая убыли населения от естественной смертности, от алкоголизма и бессмысленных разборок в кабаках.
Молодежь ждет выпускного, как заключенный выхода на свободу, чтобы уехать учиться в большие города и по возможности никогда больше не возвращаться сюда, в умирающий город. Потому что умирание очень остро чувствуется всеми, даже чиновниками, кому по службе положено изображать оптимизм и веру в светлое капиталистическое будущее. Спасаются все по-разному: кто бежит от города подальше, не в силах смотреть в стекленеющие глаза умирающего, кто беспробудно пьет, живя от пятницы до пятницы, чтобы залить свои сомнения порцией алкоголя под опустошающие ритмы попсы. Кто-то пытается реанимировать город, изображая бурную деятельность и показную радость, но реакция на эти действия со стороны горожан или равнодушная или раздражительная: мол, чего шумите у постели умирающего, неприлично и не по-христиански. Шепотом разговаривайте, шепотом. Наверное, самое страшное, что никто не видит и даже не пытается разглядеть будущее города, это больше никому не нужно. Большинство живет сегодняшним днем, как будто застряв в вечном понедельнике, как в мрачном и безысходном варианте «Дня сурка». В лучшем случае все надеются или перебраться на государственную должность, чтобы жизнь в вечном понедельнике была поярче и посытнее, либо рассчитывают на скорый побег. Желательно, в Москву. Но это желание, опять же, общее для всей страны.
Некоторые районы города уже напоминают города-призраки, где руины заводов и фабрик стоят как памятники древней, погибшей и непонятной цивилизации, а танк на постаменте напротив проходной одного из предприятий выглядит странно и неуместно, словно роза в петлице костюма на покойнике. Это напоминание о прежних временах, о молодости города, когда он был полон сил, хотел жить и знал, к чему стремиться, за что бороться. Но теперь он умирает. Правящие в стране люди делают все, чтобы умирающий не встал на ноги, похоже, про него просто забыли. Он никому не нужен, отправлен в хоспис, с глаз долой, доживать последние дни. Хуже всего то, что вместе с городом умирает понемногу каждый из нас, а самое непереносимое – что таких городов по всей стране, как уже говорилось, сотни. Когда же сидящие в Кремле люди начнут, наконец, задыхаться от напирающего отовсюду трупного запаха?..
Василий Зайцев
